В настоящей заметке я постараюсь сгруппировать и по возможности осветить тот скудный материал о связи мордвы с Саратовом и Самарой, который мне удалось за ряд лет собрать в московских архивах, вернее в одном Московском Древлехранилище. Здесь мною использованы фонды Печатного Приказа, дела старых лет по Казани и столбцы Кадомской и Темниковской приказных губ. Заметка, т. о. не претендует на полноту освещения затронутого в ней вопроса и должна рассматриваться в значительной степени, как сводка сырого материала.
Записные книги Печатного Приказа XVII в. являются в своем содержании ярким и точным отражением степени напряженности деловой жизни на местах. Можно признать за общее правило, что чем глуше и отдаленнее данная местность от центра, чем меньше развита в ней хозяйственная жизнь — тем реже встречаешь упоминание о ней в записях Приказа. И наоборот, чем населеннее тот или иной город и значительнее в торгово-промышленном отношении, чем гуще в его уезде поместный элемент — тем чаще имя города будет попадаться в записях. Это естественно и проистекает из самого существа регистрируемых Приказом документов. Как известно, не всякое правительственное распоряжение проходило через Печатный Приказ и подлежало припечатанию со взиманием установленных пошлин, или в виде исключения, с освобождением от них. Такая процедура являлась обязательной лишь для актов, издаваемых центральной властью, через посредство разных приказов, в интересах частных лиц (безразлично, отдельных личностей или коллективов юридических лиц) по их челобитьям
1).
Таким образом, количество записей находится в прямом соотношении с числом челобитчиков в Московских Приказах и, следовательно, с темпом деловой жизни в данный момент. Поэтому, как показывают личные мои наблюдения, даже времена года влияют на число и характер записей. На примере Нижнего Поволжья эта зависимость числа записей от политического и экономического значения наших городов сказывается весьма ярко. Чаще всего в книгах приказа встречается имя Астрахани, что вполне соответствует значению этого города в данном районе и в данную эпоху. Второе место после Астрахани, конечно, весьма уступая ей в числе записей, занимает Самара. С 1613 по 1690 год (примерно) мне удалось собрать около 600 записей, относящихся к этому городу. В торгово-промышленном отношении Самара XVII в. безусловно стояла ниже Астрахани. Но вcе же и здесь существовали рыбные промыслы, привлекавшие к себе усиленное внимание богатых монастырей и верховых капиталистов, здесь исстари пролегала весьма оживленная дорога на Яик, кроме: того, весьма рано сложился численно довольно многочисленный контингент местных служилых людей, связавшихся навсегда с Самарой, бравших здесь земли в поместье и сравнительно быстро заселивших слагавшийся мало по малу Самарский уезд. На третьем месте после этих городов стоит Саратов, упоминаемый в записях по крайней мере вдвое реже, чем соседняя Самара. Экономически Саратов был не слабее ее, но он, по крайней мере до половины XVIII в., оставался городом безуездным, совершенно лишенным поместного элемента и внегородского населения. Ясно, что при таком положении и поводов обращения в Москву в общем было здесь гораздо меньше, хотя, если взять отдельные категории записей, то, например, Саратовский посад, упоминается гораздо чаще Самарского, что и понятно, т. к. он был более мощным, чем последний. В совершенно малом числе записей встретим мы упоминание о Царицыне, игравшем исключительно роль стратегического пункта, население которого состояло почти исключительно из одного военного гарнизона.
Только что приведенное сравнение записей, относящихся к посадскому населению Саратова и Самары, дает полное право утверждать, что показательна в некоторых отношениях не только статистика общего числа записей, но следует принимать во внимание и характер самых записей. Но и простой подсчет их, как указывалось выше, далеко не лишен интереса и то обстоятельство, что в числе многих тысяч записей, касающихся Нижнего Поволжья за весь XVII в. мордва ни разу не связывается с Астраханью и Царицыном, не говоря уже, например, о Черном и Красном Яре, является весьма показательным. Что касается в частности интересующих нас городов, то в „саратовских" записях мордва за этот период упоминается всего два раза. Самара же дает 13 записей, что составляет около 2% общего числа их по этому городу.
Сопоставление приводимых чисел не дает еще, разумеется, права делать какие бы то ни было выводы и нельзя, например, говорить о том, что в XVII в. значимость Самары для мордвы была в 6 1/2 раз больше чем Саратова, тем более, что, как увидите ниже, для оценки относительной роли этих двух городов в жизни мордвы в нашем распоряжении, помимо записей Печатного Приказа, имеются и кое какие иные, правда, скудные документы. Но общее заключение, которое можно делать на основании наших цифр, о том, что мордва в XVII столетии была весьма слабо связана с поволжскими городами, напрашивается само собой. Ясно, что в жизни низовых городов она играла в этот период очень слабую роль и обратно.
Вовсе не будет построено на аргументе ex silentio утверждение, что с Астраханью у мордвы в этот период никаких связей не было, т. к., едва ли можно считать случайностью, что среди тысяч «астраханских» записей имя этой народности ни разу не упоминается. В свете таких соображений получает известное значение и соотношение «мордовских» записей по Самаре и Саратову.
Если иметь в виду только книги Печатного Приказа, то наиболее ранним случаем совместного упоминания в них мордвы и Саратова, будет запись от 26 января 1626 г. (книга 8, л. 109) об отпуске грамоты к Саратовскому воеводе „по челобитью мордвина Давыдка Сыроватова на Семейку Московитина с товарищи — велено на него суд дать". К сожалению, запись принадлежит к тому периоду существования Приказа, когда на регистрацию в нем документов смотрели исключительно с фискальной точки зрения и не была еще признана высокая ценность ее для деловых справок всякого рода
2). Поэтому запись составлена очень кратко, без указания на сословную принадлежность упоминаемых в ней лиц и на характер тех отношений между ними, которые в конце концов вызвали жалобу Сыроватова и необходимость судебного процесса. Бесспорно лишь одно, что Московитин в указанное время был в числе Саратовских жителей. Наличие у него фамильного прозвища делает вероятным, что он принадлежал к категории служилых людей, а форма, в которой употреблено его личное имя, как будто указывает на низший разряд. Если бы эти догадки оправдались, то мы могли бы до некоторой степени с уверенностью полагать, что перед нами один из многочисленных в XVII в. случаев злоупотребления властью, особенно по отношению к инородцам, со стороны служилого человека, облеченного каким-нибудь поручением. В 1620-х годах, к которым относится зарегистрированный записью случай, Шацкая и Темниковская мордва использовала для своих промыслов бортные ухожаи, лежавшие в пределах бывшей Саратовской губернии, и при этих промыслах почти доходила до теперешнего Саратова. Известны, например, ухожаи на Идолге и среднему течению Терешки
3). Но нет пока никаких указаний на то, чтобы мордовские ухожаи примыкали непосредственно к Волге и в числе обротчиков саратовских юртов мы напрасно стали бы искать мордву. Т. о., нет никаких оснований предполагать, что дело между Сыроватовым и Московитиным возникло на почве недоразумений из-за пользования ухожаями, примеры чему, как увидим ниже, дают
нам записи по соседней Самаре.
От времени очень близкого к нашей записи в остатках делопроизводства Темниковской приказной избы сохранился очень любопытный документ, датированный 13 февраля 1623 года. (Столбец №1349
4)). Документ представляет собой распоряжение на имя Темниковского воеводы, вызванное жалобой мордвина дер. Челмодеевой Черантайка Вячкишева, бившего челом „во всей Темниковской мордвы место". Жалоба мордвы в грамоте изложена так: „Живут де они по Саратовской дороге на украине выше Красные Слободы и на их деревни ездят всякие гонцы станичники летом и зимою из понизовых городов; терские и астраханские и царицынские, и саратовские посланники к Москве и с Москвы в понизовые города. И в тех де их деревнях те гонцы и посланники ездя емлют подводы и корм людской и конский правежом. И им де в подворьях и кормах те гонцы и станичники и всякие посланники
чинят продажи и насильства великие: в говейна правят мед и рыбу, в мясоед — бараны и туши свиные. А от их де деревень до Саратова степь верст с пятьсот и больше; и в том де проезде пропадают у них подводы многие и чинят им на всякий год харчей ста на три и больше. А
как де они тех станичников отпускают к нам к Москве и в понизовые города — тому лет с десять и больше". Дальше челобитчики жалуются на Темниковских воевод, что те не берегут их от произвола проезжих гонцов, от чего они—челобитчики „от тех станичников ото всяких посланников стали бесконны и одолжали великими долги и многая мордва, пометав оттого свои юрты, разбежалась по иным городам". Жалоба была признана в Москве основательной и воевода получил строгое пред¬писание всячески беречь мордву, а обидчикам „наказанье чинить, смотря по вине". Мы не знаем, какие конкретные меры были пред¬приняты воеводой во исполнение этого указа, но позволительно думать, что каковы бы мероприятия ни были, они не дали, да пожа¬луй и не могли дать, благоприятных результатов. Наши сомнения основываются на переписке из того же фонда от 1635 г. (Столбец № 221). Между прочим здесь содержится выговор. Темниковскому воеводе С. В. Наумову за несоблюдение правил канцелярской переписки из которого мы узнаем, что в 143 г. мордва Темниковского уезда опять била челом „о насильстве проезжих всяких людей, которые люди мимо их деревень ездят с Саратова с нашими скорыми делами".
В своих работах, касающихся прошлого Саратовского края, мне приходилось уже в об'яснение причин констатируемого документами роста экономического значения Саратова во 2-й половине XVII в. указывать, м. пр. на то, что Саратов являлся исходным пунктом сухопутной дороги с низовьев Волги в центр государства
5)
Приведенные документы не только подтверждают это обстоятельство, но и указывают, что направление через Саратов стало обычным, по крайней мере для официальных сношений, уже с самого начала XVII в. В грамоте 1623 г. возникновение оживленных сношений по этой дороге относится ко времени „лет с десять и больше" до подачи челобитной, т. в., во всяком случае не позже 1613 года. Вместе с тем, для 1-й половины XVII ст. выясняется и направление дороги от Саратова до Москвы: она шла через Красную слободу, Темников и Касимов
6), проходя при этом мордовскими деревнями, расположенными выше (надо думать — севернее) Краснослободска. На перегоне Саратов — Красная слобода никаких для этой эпохи промежуточных пунктов нам неизвестно, да едва ли они в это время и были: по словам мордвы „от их деревни до Саратова степь верст с пятьсот и больше". С устройством черты и с постройкой по ней городов, последние делаются такими пунктами. Так, мы знаем, что впоследствии одной из станций по Московской дороге становится гор. Инсара
7) На ряду с Инсарой, в роли промежуточного пункта начинает фигурировать и Пенза. Об этом факте оставили память нам все те же записные книги Печатного Приказа. 31 марта 1674 года была запечатана грамота к Пензенскому воеводе о сдаче на оброк гороховленину Семену Ершову разных оброчных статей, в числе которых значится и „умет, что меж Пензы и Саратова, в степи на реке Медведице". (Кн. пошл. № 180 л. 292).
За аренду умета Ершов должен был платить „старого откупу по три рубли, да новое наддачи по рублю". Размер наддачи, значительно превышавший обычные 10% старого оброка, заставляет предполагать, что у Ершова на торгах были конкуренты, а это, в свою очередь, показывает выгодность умета, а следовательно—бойкость тракта, шедшего через умет.
Итак, сопоставляя все изложенные обстоятельства, можем сказать, что наиболее правдоподобным об'яснением записи 1626 г., с которой мы начали настоящую заметку, будет следующее. Московитин, низший служилый человек, был послан гонцом из Саратова в Москву и по дороге туда или обратно (последнее вероятнее) позволил себе, обычное для „посланника" того времени насилие над мордвином, с которым пришлось иметь дело в пути. Жалобщик Сыроватов не успел или не мог своевременно прибегнуть к защите естественного своего сбере¬гателя Темниковского воеводы и ищет суда на своего обидчика по месту его службы в Саратове.
Приводимая запись, хотя с трудом и, б. м., с натяжкой, но все же делается нам понятной в своем содержании. Нельзя этого сказать про вторую запись, относящуюся к 18 мая 1665 г. (Пошл. кн. № 127 л. 86). Ею зарегистрирована грамота на имя Саратовского воеводы кн. Путятина „по челобитью Саратовского стрельца Федьки Хохлача .да Инсарского уезду деревни Рыскиной мордвы... (имя не разобрано) Утешева — велено им в поместной земле указ учинить". Каким образом саратовский стрелец мог быть связан в вопросе о поместной земле с служилым мордвином—совершенно непонятно и в моем распоряжении нет ни одного документа, который мог бы бросить свет на это. Можно, конечно, предполагать, что Хохлач происходил из казаков или других мелких служилых людей, поселенных по Инсарской черте и имевших там землю по соседству с мордвой.
По мере развития сухопутных сношений Нижнего Поволжья с Москвой, затерянная в захолустных трущобах Темниковская и Кадомская мордва все более и более, хоть и подневольно, привлекается к этим сношениям. В 20-х годах XVII в. она вынуждена давать подводы .для проезжающих по казенной надобности в далекий Саратов. Мы видели, как тяжело такая повинность ложилась на население попутных мордовских деревень. Во второй половине века эта тяжесть становится еще более ощутительной. В темниковских столбцах (№ 317 л.л. 13—16) сохранился указ от б марта 1663 года по поводу жалобы мордвы д. Скерья Темниковского уезда на притеснения от сыщиков, приставов и пушкарей. В числе разных тягот, обременявших мордву, указывалось и на то, что с них „взято на Царицын с пяти дворов подвода с проводником, а проводники де и подводы стали сто рублев". Выше мы видели, что Царицынские гонцы направлялись на Москву обычной дорогой через Саратов. Очень вероятно, поэтому, что и Скеринской мордве пришлось гнать свои подводы тем же путем.
К концу века мордве приходится все ближе и ближе знакомиться с Саратовом. Несмотря на то, что делопроизводство Кадомской и Темниковской приказных изб дошли до нас лишь в жалких обрывках, все же сохранился ряд документов, с достаточной определенностью характеризующих постепенный рост связи мордвы с Саратовом. Саратов, хоть и не в форме свободного торгового обмена, начинает притягивать к себе часть хлебной продукции мордвы. Так, в 1672 г. Темниковскому воеводе был послан указ (Столбец № 337), предписывающий собрать с Темниковской мордвы причитающийся на этот год и состоящий в недоимке посопный и оброчный хлеб и послать его в Саратов по зимнему пути „на их мордовских подводах". Из переписки не видно, почему распоряжение не было выполнено Б форме, предписанной из Москвы. Вместо того, чтобы отправлять хлеб на своих подводах, морда нашла двух подрядчиков, которые и просили разрешения сплавить хлебные запасы на своих стругах от Темникова до Саратова. От 2-го ноября 1688 г. до нас дошел выбор новокрещен из мордвы Вадовского стана, Кадомского уезда целовальников к сбору посопного хлеба (Столб. № 622 л.л. 2—3). Из текста документа видно, что выбранный мордвою целовальник обязался не только собрать хлеб, но и отвезти его по зимнему пути в Саратов. От 201 года сохранился черновик отписки Кадомского воеводы к Саратовскому (Столбец № 1038). Несмотря на крайне плохую сохранность документа все же ясно, что-в нем речь идет об отправленном из Кадома в Саратов посопном и оброчном хлебе, собранном с мордвы того же Вадовского стана. Хлеб, отправлен в январе 1693 г. на „обротчиковых подводах". Только что цитированные документы не оставляют сомнения в том, что отправляемый мордвой в Саратов хлеб расходовался на „казенные" надобности на уплату хлебного жалованья служилым людям. Приходится подчерк¬нуть это обстоятельство в виду заявления проф. А. Е. Любимова, что мордва в эту эпоху доставляла в Саратов хлеб в порядке свободного торгового обмена и что отсюда он шел вверх по Волге. Роль центра хлебной торговли Саратов начинает играть гораздо позже.
В том же фонде, из которого заимствованы цитированные выше документы, сравнительно довольно часто приходится встречаться с перепиской воевод Саратова, с одной стороны, и Кадома и Темникова — с другой, о высылке служилых людей на Саратов для очередной, службы, а затем и на Камышинку „к воловому и слюзному делу". В этих переписках мордва нигде прямо не называется, но что и она командировалась для несения разных служб к Саратову представляется; почти несомненным. По крайней мере известный, хоть и неудачливый строитель Волго-Донского канала, англичанин Джон Перри рассказывает в своей книге, что во время работ на Камышинке там, для охраны от кубанцев, ежегодно находился отряд в 2000 человек, состоящий главным образом из мордвы, мурз и татар
8).
Сопоставляя то немногое, что нам известно об отношении мордвы к Саратову в XVII в., мы приходим к заключению, что эти отношения сложились не на почве стремления самой мордвы завязать сношения с Нижним Поволжьем, как районом, общение с которым выгодно или необходимо экономически. Связь ее с Поволжьем в этом пункте носит пассивный характер. Темниковская и Кадомская мордва оказывается живущей по дороге Поволжья на Москву и принудительно втягивается в круг интересов, связанных с этой дорогой. Нет никаких указаний на то, чтобы мордва по собственной инициативе приняла участие в использовании выгод, связанных с ее географическим положением, напр., участвовала в торговле волжской рыбой и солью, торговлей все больше и больше развивавшейся по этому пути. Нет никаких указаний и на то, чтобы мордва использовала свое несомненное зна¬комство с Саратовом и его ближайшим районом участием в эксплоатации Саратовских рыбных ловель «и юртов, хотя последние, как нельзя больше, по своему характеру соответствуют столь привычным для мордвы ухожаям. По крайней мере, среди многочисленных саратовских, обротчиков мы ни разу не встречаемся с мордвой. Т. о., несмотря на приведенные выше факты доставки в Саратов мордвою посопного хлеба, на несомненное участие ее в таких работах общественного характера, как неудавшийся Волго-Донской канал, можно утверждать, что в экономике Саратовского Поволжья XVII в., понимая под этим ту непосредственно примыкающую к Волге узкую территорию, которая в это время в административном и хозяйственном отношении тянула к Саратову, мордва не играла никакой роли; в свою очередь и для мордвы данная территория была как бы пустым местом. Поэтому совершенно невероятным представляется утверждение Мельникова, что уже в XVII в. мордва селилась в пределах Астраханской губ.
9). Так далеко вниз по Волге она в этом столетии не проникала.
Документы, относящиеся до связи мордвы с Самарой и ее районом до 1700 г. также очень скудны, но несмотря на это взаимоотношения между этой народностью и Самарским Поволжьем рисуются более определенно и, м. пр.. несколько в иных тонах, чем в первом случае. Наиболее древнее из известных мне указаний по интересующему нас вопросу встретилось мне в книгах Вотчинного Архива, Московского Древлехранилища (Кн. 159, л.л. 345 и 350). Речь идет о бортном верховом ухожае на луговой стороне, бывшем сначала в пользовании мордвы дер. Уреня Казанского уезда, а затем мордвы же д, Бахилова, Самарского уезда. При межеваньи этих мест в 1690 г. в доказательство своих прав на ухожай и и связанные с ним сенные покосы мордва представила два документа: жалованную грамату Казанского хана Сафая якобы 6858 года и оброчную грамоту царя Бориса Годунова 7108 г. Место ухожая определяется показанием мордвы о том, что „живут они от тех сенных покосов на нагорной стороне в четырех верстах, а за Волгою в луговой стороне в верховом ухожае бывают наездом. А около де тех сенных покосов и бортного верхового ухожая жителей русских и мордвы на луговой стороне никого нет". Упоминаемую в документе дер. Бахилову можно отожествить с одноименным селе¬нием, лежащим к юго-востоку от Морквашей в Самарской луке; противолежащая луговая сторона Волги, судя по карте, остается пустынной и до настоящего времени. Т.о., знакомство мордвы с Самарским краем, по крайней мере с районом Самарской луки, должно быть отнесено еще к до-русскому периоду и, если правильна ссылка на грамоту царя Сафая
10), то к половине XVI ст. При этом, хотя самая грамота до нас не дошла ни в подлиннике, ни в русской передаче, но в существовании ее, как будто, нет оснований сомневаться. Оброчная грамота царя Бориса 1599—1600 г., надо думать, выдана на основании ее и оба документа были на рассмотрении официального лица при таком важном случае, как земельное межевание.
Та же деревня Бахилова вместе с мордовской дер. Шелехмецкой упоминается в источнике, откуда заимствовано первое известие, еще раз. Приведена справка из Самарских денежных описей, где значится: „Верхового бортного ухожая, что на луговой стороне, за бортные вотчины Самарского уезда на Большом Бору выше Сока реки.., что бывали за мордвою Казанского уезда деревни Кулунцы... вместо меду у мордвы деревни Бахиловой до деревни Шелехмецкой приимано деньгами". Прием денежного оброка по описям значится с 189 года. М. пр., мордва заявляли, что они в этом ухожае пашни не пашут и сена не косят. Под Большим Бором следует разуметь те сосновые леса, остатки которых тянутся по правому берегу Сока, а мордовское село Шелехметь и сейчас существует в юго-восточном углу Луки.
Весьма естественно, что при таких давних и прочных связях, мордвы с Самарским Поволжьем она часто, по сравнению с Саратовом, фигурирует в записных книгах Печатного Приказа. Выше мы указывали, что записей по Самаре, в которых упоминается мордва, насчитывается до 13-ти, которые охватывают период с 1639 по 1681 г. Касаются они разных вопросов. М. пр., много, сравнительно, записей таких грамот, которые содержат в себе изложение указов, предписывающих воеводам „оберегать" мордву. Некоторые из них, помимо глухой ссылки на обереганья, содержат краткие указания и на те невзгоды, защищать от которых мордву должен воевода. Так, перед, нами запись грамоты 26 января 1639 г. (Кн. № 35 л. 145), последовавшей по челобитью мордвина Бурнашки Маресева с товарищи и предписывающей оберегать их от „обид". Указание на „товарищей", а также и размер пошлины за припечатание грамоты (25 алтын вместо обычной полуполтины) дают понять, что здесь мы имеем дело с коллективной жалобой мордвы. Грамота 13 мая 1664 г. (Пошл. кн. 124, л. 37) предписывает оберегать мордвина Казанского уезда луговой стороны дер. Серина Полатку Кадаева „от самарян и ото всяких людей". Мордвин того же Казанского уезда дер. Урень Гришка Сабаев 8 марта 1666 г. добивается грамоты, предписывающей оберегать его от „напрасных продаж". (Пошл, книга № 138 л. 37). В заключение можно привести еще две таких „мотивированных записи". В 1664 г. мордвин д. Уреня Гараська Сабаев просил и добился суда на самарян Якушку Татарина и Петрушку Андронова (Кн. № 134, л. 37), а в феврале 1681 г. приказано было дать суд на самарского пристава Соколова по иску мордвина Васьки Панаева в „раззореньи". (Кн. № 218, л.л. 277—278). Несмотря на краткость всех приводимых записей уже само количество их ясно указывает на оживленное участие мордвы в местной самарской жизни: ей постоянно приходится, на почве тех или. иных отношений, сталкиваться и с соседним не - мордовским населением и с представителями администрации. Ведь не нужно забывать, что доходили до Москвы и затем находили свое отражение в делопроизводстве Печатного Приказа только исключительные случаи, когда для урегулирования взаимоотношений требовалось вмешательство центральной власти. Думается, что к таким исключительным случаям нужно отнести жалобу в Москву мордвина Матлышева на мордвина же Усачева „с товарищи", в результате которой Матлышев в феврале 1646 г. получает грамоту об обереганьи. (Кн. 43, л. 454).
Имеются, к сожалению в слишком незначительном кoличecтвe и такие записи, которые позволяют осветить тот круг отношений, которые иногда вызывали противоречия, требовавшие для своего устранения вмешательства московских Приказов. Так, в январе 1667 г. Самарскому воеводе кн. Шаховскому велено досмотреть и измерить бортный ухожай мордвина Самарского уезда Триватки Чомаева.
(Кн. .№ 139, л. 28 об.). Распоряжение последовало по челобитью Чомаева с товарищами и ясно, что здесь мы имеем дело с нарушением интересов мордвы, как пользователей ухожаем. До сих пор во всех случаях, когда вопрос касается использования мордвой, так наз. естественно-производительных сил тогдашнего Самарского края, мордва пред-ставляется эксплоатирующей их со стороны, „наездом". Но есть указания и на то, что уже в первой половине столетия мордва прочно оседает в самарских местах и занимается здесь не только тем, что „ходят" ухожаи. В марте 1646 г. воеводе кн. Горчакову „по челобитью мордвы и татар и чуваши мордвина Ерошки Гудяева и во всех мордвы и татар и чуваш место велено полевую землю их и сенные покосы развесть и разграничить вправду". (Кн. № 20, л. 230). Распоряжение на имя воеводы Самары показывает, что речь идет об угодьях, лежащих в уезде этого города, а указанье на полевую землю и сенные покосы, развод и разграниченье которых требовали вмешательства воеводы, с несомненностью говорит за то, что спорящие стороны занимались уже обыч'ным сельскохозяйственным трудом, прочно осев на землю.
Области земельных же взаимоотношений касается и запись 2-го июня 1682 г. грамоты на Самару „по челобитью Самарского уезда мордвы Бессонки Булаева с товарищи—с земли, что у них завладел Усольский старец Леонтий Моренцов, оброку имать с них не велено". (Кн. № 228, л. 162 об). Сводка данных о хозяйственной деятельности представителя Саввина Сто.рожевского монастыря в Усольи старца Моренцова, прославившегося безудержным захватом прилежащих к Усолью земель, дана Перетятковичем
11).
В этом случае мордва, потерявшая находившиеся у нее в оброчном пользовании земли, является потерпевший стороной. Скромная просьба о сложении оброка за захваченную землю об'ясняется безнадежностью борьбы за свое право с сильным., пользующимся царским покровительством, столичным монастырем. Но в нашем распоряжении есть два документа, рисующих мордву в ином освещении. Первый из них— запись грамоты на Самару от 7 февраля 1645 г. „по челобитью баш¬кирцев Енгильдейка, Тархана да. Чермышка Акировых детей с братьею и с племянники — не велено мордве и иным никаким людям насильством ходить и вотчин их пустошить". (Беспошл, кн. № 17, л. 494—495). Нам неизвестна сколько - иибудь точная граница распространения башкир на запад. П. А. Преображенский признает за область их обитания северо-восточную часть Самарского края (уезды Бугульминский, Бугурусланский и Бузулукский
12). Перетяткович приводит ряд случаев, показывающих, что башкиры в своих грабительских набегах доходили до самой Волги
13). Как бы то ни было, все же ясно, что принадлежавшие башкирам угодья лежали на луговой стороне Волги, к востоку от нее. Т. о., перед нами факт проникновения мордвы внутрь Заволжья уже в 1-й половине XVII в.
Другой документ, несколько более поздний (апрель 1665 г.), опять рисует мордву в роли захватчиков. По челобитью служилых людей самарян Филитовых „велено в Самарском уезде сыскать и допросить мордву: на поместной земле в Бахиреве - Бояраке поселились откуда они, мордва, на тое землю пришли и кто именем и по какому указу поселил". (Книга № 126, л. 369). К сожалению, не представляется возможным по спискам населенных мест Самарской губ.
14) определить местоположение Бахирева-Боерака. Филитовы неоднократно упоми¬наются в записях по Самаре; несомненно, они имели поместья в Самарском уезде, но неизвестно, в каком именно пункте его. В конце века мордва, несомненно, проникает далеко вглубь Самарского Заволжья. Так, в апреле 204 г. в Самарском уезде на луговой стороне отказана вотчина мордвину д. Борковской, того же уезда Надежке Григорьеву по обе стороны реки Кондурчи
15).
Скудны количественно и бедны по содержанию использованные мною документы, но все же сводка их приводит к некоторым наблюдениям. Перед нами два приволжских района — Саратовский и Самарский — оба при их хозяйственном использовании открывающие самые широкие возможности. Волга с ее рыбными богатствами, пышные заливные луга с массой озер и притоков, манящие к себе не только рыболовов, но и охотника за птицей и зверем; тучный чернозем степей, прорезанный густой, сравнительно, сетью текучих вод, обрамленных густой уремой и т. д. Все это исстари влекло к себе людскую предприимчивость и на первый взгляд создавало, как будто, одинаковые условия для обоих соседних городов. В это же время мы видим, что связь интересующей нас народности с Саратовом в течение всего XVII ст. не выходила из рамок отношений, созданных в порядке принудительной и тяжелой повинности. Не сохранилось никаких указаний на то, чтобы мордва проявляла хоть малейшую активность в смысле использования тех естественных богатств, которые сами просились в руки всякого охотника завладеть ими. Можно сказать, что и позже, в XVII!—XIX ст. мордва в своем все более и яснее намечающемся движении на восток обошла Саратов и не странно ли, что при многовековом знакомстве с этим городом и до сего времени в непосредственной близости от него нет ни одного мордовского селения, В тоже время, по отношению к Самарскому Поволжью мордва совершенно определенно проявляет активность. Появившись здесь, по крайней мере, с половины XVI ст. в качестве пользователей ухожаями, она на протяжении всего следующего столетия стремится не только расширить сферу промысловых угодий, но пытается, и при том успешно, прочно осесть в крае, вступая для этого в борьбу и с более ранними насельниками в виде башкир и конкурирующими в захвате края группами населения: русскими помещиками и инордцами. До последнего времени Самарская губерния по числу обитавшей в ней мордвы стояла на первом месте и можно сказать, что такому прио¬ритету она обязана энергии предков современных насельников, освоивших край три столетия тому назад. Мало того, этот век создал из Самарского края тот мост, по которому мордва в XVIII ст. двинулась на привольные башкирские места, а в ХIХ ст. и в далекую Сибирь.
Недостаточно, конечно, только отметить факт, как бы любопытен он не был сам по себе; необходимо выявить и причины, его обусловливающие. Часть об'яснения можно искать в разнице географического положения обоих городов, обеспечивающих, например, Самаре большую по сравнению с Саратовом безопасность от кочевнических набегов, мешавших налаживанию правильной хозяйственной жизни. Этим обстоятельством, а так же большею близостью Самары к исстари заселенным русскими районам можно, м. пр., об'яснить появление здесь поместного землевладения уже в XVII ст. Но, думается, это только часть, и при том небольшая, причин, вызвавших установленное нами явление. Другую часть их придется искать в жизни самого мордовского народа, до сих пор нам так мало и плохо известной. Ведь не случайность, например, что в XVII в. так или иначе с Саратовом имеет дело только мокша, а с Самарой исключительно — эрзя, двигавшаяся туда со стороны тогдашнего Казанского уезда.